|
Со времен «хрущевской оттепели» имеет хождение выражение «культ личности Сталина» как символ деспотизма и политического произвола, а также неуместных почестей. Одновременно появилось выражение «жертва культа личности» как обозначение невинного человека, пострадавшего от жестоких репрессий сталинского режима.
Слово культ, от латинского cultus, означает почитание, поклонение. Стоит перенести такое поклонение со Сталина на лагерного зека, как смысл слова радикально меняется. Оно может служить демонизации политической элиты, пенитенциарной системы государства и даже самой Советской власти.
Порядки в ГУЛАГЕ, конечно, не отличались гуманностью в трудный период становления социалистической правовой системы, но они были не намного жёстче тюремных правил в мирное благополучное время капиталистических стран, даже самых демократических.
Впрочем, мошенники и преступники могут жить в буржуазной тюрьме припеваючи при наличии надежной финансовой подушки. Что же касается отмены смертной казни для убийц и насильников, так и Советская власть этим «грешила».
Культ употребляется чаще всего в двойственном религиозном смысле. Обычно поклоняются святым за несомненные добродетели, несущие блага людям. Но святые зарабатывают высокий рейтинг также благодаря стойкости в муках и пытках, показывая людям пример величия духа.
Эта сторона религиозного осмысления действительности играет заметную роль в создании культа жертвы культа личности. Но главную роль играет, конечно, Время. Только в этот период Времени смог проявить себя политтехнолог и проповедник культа жертвы – Александр Исаевич Солженицын, которому 11.12.2018 года исполнилось бы 100 лет.
Солженицын – фигура неоднозначная. Сам он оказался в местах заключения на вполне законных основаниях. В годы Великой Отечественной войны Александр Исаевич служил в артиллерийской звуковой разведке и позволял себе ставить под сомнение решения Верховного главнокомандующего – Сталина. Это по законам военного времени каралось.
Позднее будущий писатель и пророк в прошении на имя Хрущева Н.С., датированном 1955 годом, прямо подчеркивал, что был арестован и осужден только на основании вздорной юношеской переписки со своим другом детства Н. Виткевичем (Кока).
Подобная самооценка говорит о том, что он еще не полностью освободился от своих марксистских убеждений, присущих ему до войны и лишь поколебленных ею. Возможно, Солженицын полагал, что стал узником ГУЛАГА по легкомыслию. Во всяком случае, он еще не считал себя мучеником за правду.
Вскоре все изменилось. ХХ-ый съезд КПСС, на котором Н.С. Хрущев осудил «культ личности» Сталина, а в закрытом докладе съезду обвинил Сталина в преступлениях против своих соратников, произвел переворот в сознании Солженицына. Партийный босс собственными устами подтвердил то, что сидение Александра Исаевича в ГУЛАГЕ не было платой за легкомыслие, за слепую веру в антисталинские сентенции Виткевича, которые он развил и расширил благодаря своему более проницательному и глубокому уму. Нет, они с Кокой не ошибались. Это было прозрение, а ГУЛАГ и ссылка - нравственный подвиг.
В конце концов, Военная Коллегия Верховного Суда СССР вынесла 06.02. 1957 года определение по протесту Главного военного прокурора на постановление Особого Совещания при НКВД СССР от 07.07. 1945 года, на основании которого Солженицын Александр Исаевич был заключен в ИТЛ сроком на 8 лет по статьям 58–10, ч.2 и 58–11 УК РСФСР.
Коллегия сочла возможным удовлетворить протест на постановление Особого совещания при НКВД и отменить его за отсутствием состава преступления в высказываниях Солженицына. Формулировки определения вполне удовлетворяли бывшего узника ГУЛАГА.
В них подчеркивалось, что «Солженицын в своем дневнике и в письмах к своему товарищу Виткевичу Н. Д., говоря о правильности марксизма-ленинизма, о прогрессивности социалистической революции в нашей стране и неизбежной победе ее во всем мире, высказывался против культа личности Сталина.
Писал о художественной и идейной слабости литературных произведений советских авторов, о не реалистичности многих из них, а также о том, что в наших художественных произведениях не объясняется объемно и многосторонне читателю буржуазного мира историческая неизбежность побед советского народа и армии.
И что наши произведения художественной литературы не могут противостоять ловко состряпанной буржуазной клевете на нашу страну».
Итак, очевидно, думал Солженицын, ленинские нормы вроде восстанавливаются. Но что он может противопоставить «художественной и идейной слабости» произведений советских литераторов? Как совместить ленинские нормы в литературе и искусстве с обличением сталинского режима?
Между капитализмом и социализмом пролегает переходный период - чистилище. Оно предстает в виде сурового сталинского режима, в условиях которого обыватель вынужден переносить нелегкие испытания. Вершителем его судеб становится Сталин, а в литературе пользуется непререкаемым авторитетом метод социалистического реализма, отступления от которого чреваты порой большими неприятностями.
В самиздате, начало которому положило распространение закрытого доклада Хрущева на ХХ-м съезде КПСС, попытался разобраться в этом методе Андрей Синявский (Абрам Терц). Его статья «Что такое социалистический реализм» от 1957 года вызвала большой интерес интеллектуалов.
Автор статьи преподносит метод производным телеологической сущности коммунизма. «У нас одна цель - коммунизм, одна философия - марксизм, одно искусство - социалистический реализм, - пишет автор. Он называет социалистический реализм «религиозно-эстетической системой». Впрочем, Синявский считает, что великие произведения создаются и этим методом, необходим только талант и коммунистическая убежденность.
ГУЛАГ сильно поколебал последнюю в Солженицыне. Его писательское творчество стало ориентироваться на негативные стороны советской жизни, он искал для него свой язык, свой метод, свой стиль. Можно было бы воспользоваться стилем Андрея Платонова. Но попробуй, посоревнуйся с ним.
Платонов – гений стиля. Почему бы не взять за образец язык антикварных журналов, таких как «Нива», издававшийся с конца 1869 по сентябрь 1918 года. Подшивки этих журналов еще долго хранились в советских семьях. Из них Солженицын, видимо, черпал материал для задуманного еще до войны романа «Август Четырнадцатого».
В это время Александр Исаевич испытывает «нехватку воздуха». Так он определяет, видимо, свое психологическое состояние, проистекающее из безвестности в условиях активного писательского труда «в стол». Его настораживает некоторая приглушенность в партийных верхах темы разоблачения «культа личности»...
И вдруг... ХХII - ой съезд КПСС, собравшийся в октябре 1961 года, вскрывает острый конфликт в партийных верхах между сталинистами и сторонниками Хрущева. Снова общество захлестывают волны мнимых и реальных разоблачений сталинских злодеяний к радости диссидентов, к недоумению и даже возмущению простого народа.
Сурово осуждается «антипартийная группа Молотова, Ворошилова, Маленкова и примкнувшего к ним Шепилова». Глава партии не исключает возможности воздвигнуть памятник жертвам сталинских репрессий. Конечно, не тем сидельцам ГУЛАГА, которые боролись против Советской власти с оружием в руках или переносили ее существование с затаенной злобой, но безвинно погибшим коммунистам.
Идея памятника взбудоражила диссидентствующих интеллектуалов. Именно своей неразборчивостью и неопределенностью. Памятник всем – левый ты или правый, кулак или бедняк, террорист или политический импотент, волк или овца!
С позиции права вина преступника должна быть конкретна и доказуема, невиновность жертвы преступления - тоже. Иначе жертву легко спутать с преступником и наоборот. Памятник же жертвам сталинизма оптом и скопом – это уже не право, это политика, антисоветская политика. Это материальное, зримое воплощение культа жертвы культа.
Хрущев сам совершил заключительный акт драмы сталинского периода посредством правового нигилизма – организацией ареста и казни без суда подручных Сталина – Берии, Меркулова, Деконозова и других. Он так и не решился воздвигнуть безликий памятник жертвам сталинизма. Возможно, во время вспомнил стихи Маяковского:
Мне наплевать
на бронзы многопудье,
мне наплевать
на мраморную слизь.
Сочтемся славою —
ведь мы свои же люди, —
пускай нам
общим памятником будет
построенный
в боях
социализм.
В такой атмосфере Солженицын не мог сдерживать потребность хватануть «свежего воздуха» посредством публикации своих опусов. 8 ноября 1961 года он посетил бывшего узника Л. З. Копелева и заявил о своем желании опубликовать повесть «Щ-854». Посоветовавшись, они решили передать ее в «Новый мир», использовав для этого известную Копелеву сотрудницу редакции Анну Самойловну Берзер.
«Щ-854» была опубликована в 1962 году в журнале «Новый мир» № 11 под названием «Один день Ивана Денисовича». Не отличаясь особыми художественными достоинствами, повесть вызвала ажиотаж в среде прозападных интеллектуалов, усматривающих в ней провокационное антисоветское содержание.
Хрущев дал согласие на ее публикацию в надежде изолировать критиков его политических спекуляций на проблеме «культа личности», т.н. «сталинистов», объединить западников и почвенников в поддержке его волюнтаристской политики, повысить свою репутацию на Западе, укрепить позиции внутри страны. Однако надежды Никиты Сергеевича не оправдались. Меньше чем через два года его отстранили от власти.
Пока же этого не случилось, Солженицын купался в лучах славы. Новичка в литературной среде приглашают на встречи партийных лидеров с маститыми писателями и художниками. Его представляет восторженным интеллектуалам сам Хрущев. На новичка обрушился поток писем бывших узников ГУЛАГА, которые исповедовались мессии, обласканному властью, в своей действительной или мнимой невиновности и тюремных страданиях.
Автор «Ивана Денисовича» бережно их копит, как для переписки, так и в качестве материала для новых книг с лагерными сюжетами. Они лягут в основу будущего «Архипелага Гулага», в котором перемешалась правда и фантазии о «зверствах сталинизма». Власть смотрит сквозь пальцы на переводы в валюте, которые шлют автору из-за рубежа за изданные опусы.
Его корявой повести, стилизованной под народную драму, дают самую высокую оценку литературные асы, включая Твардовского, Чуковского и других. Надо поощрить власть, давшую зеленый свет солженицынской повести после яростной кампании критики мастерски написанного и отнюдь не антисталинского «Доктора Живаго». Может, власть осознала свою ошибку и откроет шлюзы писательскому половодью без меры и берегов?!
Может, она осознает право врагов социалистического строя жить за государственные средства!
Опусом восхищается узник ГУЛАГА, значительно превосходивший Солженицына уровнем таланта, Шаламов. «Повесть — как стихи, — пишет он, - в ней всё совершенно, всё целесообразно. Каждая строка, каждая сцена, каждая характеристика настолько лаконична, умна, тонка и глубока, что я думаю, что «Новый мир» с самого начала своего существования ничего столь цельного, столь сильного не печатал». Правда, он предостерегает автора Ивана Денисовича против соблазна щеголять своим лагерным прошлым.
Дальше - больше. Солженицына без всяких возражений принимают в Союз писателей. И, наконец, полное сумасшествие. Дело доходит до того, что 28 декабря 1963 года редакция журнала «Новый мир» и Центральный государственный архив литературы и искусства выдвинули «Один день Ивана Денисовича» на соискание Ленинской премии по литературе за 1964 год. Такого в СССР ещё никогда не бывало. Да, что в СССР, - мир еще не видел такого!
14 октября 1964 года Пленум ЦК КПСС снял Хрущева с должности. Это произошло посредством простого голосования, без арестов и репрессий. С метаниями в экономике и партийной жизни было покончено. С отставкой Хрущева авторитет Солженицына поблек.
Он утверждает, что утратил «слитную поддержку общества», в период между выходом «Августа Четырнадцатого» в июне 1971 года и распространением в самиздате «Великопостного письма патриарху Пимену» весной 1972 года. Писатель объясняет утрату «слитной поддержки» тем, что перестал маскироваться и выступил на литературном и политическом поприще с открытым забралом.
Мол, с выходом книги и публикацией письма Пимену он размежевался с лояльными власти советскими коллегами и прозападными либеральными диссидентами, как решительный противник советского строя и ревнитель православной морали. Писатель-диссидент Войнович соглашается, что начало процесса размежевания обозначено Солженицыным точно.
Но причину, утверждает Войнович, автор не понял. «Раскол его читателей наметился по причине, самой обидной для автора: он стал писать неинтересно. Может, как раз и на пользу была ему прежде маскировка перед цензурой». В этом мнении есть резон. Но дело в том, что критическое отношение к Солженицыну нарастало в обществе не столько из-за ограниченности его писательского таланта, сколько из-за политического экстремизма.
Со временем многие писатели поняли, что в основе литературного успеха Солженицына, особенно, на Западе, как раз и лежит этот экстремизм, а не писательский талант. Прозрению способствовало то, что в новой обстановке поблек культ жертвы репрессий. Хотя новое партийное руководство и не отрицало злоупотреблений Сталиным властью, но в их критике соблюдался принцип историзма и доказательности.
На той же почве происходил раскол среди самих лагерников. Некоторые бывшие узники ГУЛАГА, убедившись в утилитарном отношении Солженицына к лагерной теме, отворачивались от него. Воздерживался от сотрудничества с ним Варлам Шаламов. Литературовед, близкий друг Шаламова, правопреемник, хранитель и публикатор его наследия Ирина Сиротинская познакомилась с Варламом Тихоновичем в 1966 году, когда его отношения с А.И. Солженицыным ещё не прервались.
«Ещё какие-то надежды, - пишет она, - Шаламов возлагал на «ледокол» — повесть «Один день Ивана Денисовича», который проложит путь лагерной прозе, правде-истине и правде-справедливости. Ещё стремился обсудить с А.И. Солженицыным серьёзные вопросы... Но трещина в отношениях уже наметилась и росла неудержимо. А.И. был занят тактическими вопросами, «облегчал» и «пробивал» свои рассказы, драмы, романы. В.Т. обитал на ином уровне».
Далее она объясняет причины расширения трещины. «Один — поэт, философ, и другой — публицист, общественный деятель, они не могли найти общего языка. Не сбылись надежды и на дружескую помощь А.И.: Солженицын не показал рассказов Шаламова Твардовскому. Может быть, это был естественный для стратега и тактика ход: уж очень тяжкий груз надо было подымать — «Колымские рассказы». «Боливару не снести двоих!» Да и много бледнеет «Иван Денисович» рядом с «Колымскими рассказами».
Эта статья не ставит своей целью воспроизвести весь путь метаний Солженицына от марксизма к антисоветизму и религиозному мракобесию. В ней показывается органичность проекта «культа жертвы культа» в субъективном и объективном отношении.
Солженицын не внял предостережению Шаламова о необходимости воздерживаться от щегольства своим лагерным прошлым. Иначе он бы не смог состояться как писатель. На удовлетворение его тщеславия работала вся эпоха, поставившая социализм в тяжелые условия выживания.
Пока не закончилась эпоха паразитического капитализма, будут продолжаться политические спекуляции на муках вызревания социализма, а «культ жертвы культа» восприниматься частью людей как средство нравственного очищения общества. Доказательство тому – сооружение памятника Солженицыну в Москве на Таганке.
| 